LT: У поклонников вашего творчества комплименты вашему исполнительскому мастерству идут рука об руку с восхищением вашей природной фактурой.   В каких семьях рождаются такие яркие и талантливые танцоры?

РАМИЛЬ МЕХДИЕВ: Мама у меня русская, папа азербайджанец. Их союзу я, безусловно, обязан запоминающейся внешностью, а вот с искусством моя семья никак связана не была. Отец, выпускник факультета товароведения Московского кооперативного института, всю жизнь работал в торговле. Мама закончила Плехановский университет по специальности «экономическая кибернетика», но после моего рождения 12 лет полностью посвятила дому и моему воспитанию. Прадед и дед по маминой линии были сапожниками, и дедушка даже старался передать мне своё мастерство, и это определённо развивало моё внимание к деталям и давало сноровку рукам. Но когда сейчас, будучи членом жюри на конкурсе «Большие и маленькие» на телеканале «Россия—Культура», я встречаю детей, которые уже в пять-семь лет хотят связать свою жизнь с балетом, то понимаю, что в их возрасте ни о чём таком не думал.

Что же привело вас в танцы?

Я с детства заикаюсь, и раньше было намного хуже, чем сейчас. Надо отдать должное родителям, они изначально формировали у меня к этой проблеме исключительно позитивный настрой. Мама говорила, что такая моя особенность — это моя индивидуальность, и несмотря ни на что я во всём должен быть самым лучшим. Заранее думая о моём будущем, родители решили, что правильнее развивать меня в тех направлениях, где можно выразить себя через работу тела. Я играл на скрипке и на фортепиано, посещал секцию большого тенниса, но всё это как-то не приживалось — я был очень эмоциональный и на всех занятиях пел, бегал, танцевал.  В конце концов, тренер по теннису меня не выдержал и, к тому же, мне попали мячом в глаз (смеётся), и родители отдали меня на танцы. Прежде чем поступить в Школу-студию при ГААНТ имени Игоря Моисеева, я занимался с педагогом в хореографической студии. Понимая, что конкуренция будет очень высокой, я специально готовился, много времени уделял растяжке, выразительности, мне ставили сольный «татарский» номер — всё, чтобы пройти строжайший отбор, который тогда бывал один раз в четыре года, а сейчас и вовсе раз в пять лет.  В итоге меня приняли в Школу-студию, а в 2005 году как одного из лучших учеников досрочно взяли в ансамбль имени Игоря Моисеева. Благодаря тому отношению к жизни, которое заложили во мне родители, я и сейчас живу под девизом «всё будет хорошо» и по-прежнему стремлюсь всегда быть ещё лучше, чем сейчас. Вот, например, мне 31 год, а я поступил на третье высшее образование (улыбается).

Глядя на выступления балета Моисеева, думаешь, что туда попадают только боги танца. Что нужно, чтобы пройти отбор и потом годами поддерживать себя в идеальной физической форме, которой требует ваша профессия?

Попасть — это самое простое. Да, отбор серьёзный, проходят его далеко не все, но в целом это вполне реально. Так что попасть не главное, главное — удержаться и доказать, что ты достоин звания «моисеевца».

Что это значит?

Ансамбль Игоря Моисеева — это эталон в народном танце, и артисты в нём должны быть лучшие из лучших. Если ты работаешь в коллективе, у тебя нет другого выхода, кроме как всегда соответствовать той школе, той культуре, которую несут твои педагоги. А все педагоги — это бывшие солисты ансамбля, которые передают нам материал, следуя принципу самого Моисеева «из ног в ноги, из рук в руки». Понятно, что при таком подходе ты обязан всегда быть на высоте, и когда это становится практически образом жизни, всё остальное происходит как-то легко и естественно. Я до сих пор смущаюсь, когда после концерта мы выходим на улицу, а там ждут поклонники ансамбля и такой, знаете, восторженный шёпот: «идут… идут…». Мы — обыкновенные люди, так же ходим в магазины, ездим в метро и не сидим ни на каких бешеных диетах. Наш рабочий день тоже выглядит вполне обычно: репетиции с десяти утра до трёх часов дня, иногда могут вызвать на пару часов вечером.

Мы — обыкновенные люди, так же ходим в магазины,
ездим в метро и не сидим ни на каких бешеных диетах

Словом, ничего сверхъестественного — только любовь к своему делу и строжайшая дисциплина: всё-таки профессия у нас высококоординационная, тяжёлая по физике и морально, нужно заставлять себя терпеть какие-то трудности и даже боли. Вот именно к такому физическому изнашиванию организма, наверное, готов не каждый человек.  Почти у всех нас с юности больные колени, спины, но мы понимаем, что такова особенность нашей профессии. А в остальном то, чем мы занимаемся, я даже не отношу к работе. Для меня это одно удовольствие.

Многие номера в балете Моисеева живут десятилетиями — например, ваш коронный «Калмыцкий танец». Каково это — годами показывать один и тот же сюжет, который до этого показывали и ваши предшественники, и артисты до них?

«Калмыцкий танец» для меня номер немного особенный. Впервые Игорь Моисеев поставил его в 1937 году, и он по сей день живёт на сцене. Мне «Калмыцкий танец» передал его бывший исполнитель, народный артист России Виктор Александрович Никитушкин, который является моим наставником ещё с 2002 года, со времён Школы-студии. Как только меня приняли в ансамбль, Виктор Александрович сказал: «Это твой номер, учи». И с 2006 года по сей день «учу»: постоянно что-то добавляю, совершенствую. Мне кажется, здравый артист вообще всегда держит в голове новую высоту, потому что как только ты говоришь себе, что чего-то там достиг и хватит надрываться, то мастерство заканчивается и начинается банальная пахота.

На сцене вы создаёте удивительно ёмкие, завершённые образы, которые западают в душу зрителям. Как вам это удаётся?

Как правило, образ подбирается исходя из природных данных артиста. Естественно, при этом очень важна его внутренняя культура — то, насколько он наполнен знаниями, чувствами, желанием рассказать зрителю историю. У Моисеева все номера поставлены со смыслом, и чтобы этот смысл передать, артист должен изучить массу информации — что он танцует, для кого, почему именно так — и задействовать колоссальный энергетический потенциал, чтобы передать всё это. Но самая большая заслуга в постановке номеров, конечно, принадлежит педагогам. Низкий поклон моим первым учителям, которых я по сей день помню, огромная благодарность тем, кто работает с нами сейчас — все они наши проводники в мире танца, наши великие мастера. Своим ученикам я тоже говорю: ваш талант, безусловно, важен, но ведёт артиста к успеху именно педагог или тренер. И ответственность за ошибки тоже несёт в первую очередь он. С тех пор, как я сам стал тренером-хореографом по фигурному катанию, очень переживаю за каждое падение, каждый недочёт в выразительности во время соревнований своих подопечных: тщательно анализирую, чего я им не договорил, не «допоказал» — не донёс как наставник.

Вы сказали, что для погружения в образ нужно глубоко изучать историю и культуру народа, чей танец вы танцуете. Эти знания помогают вам лучше понимать, чувствовать, скажем, свою страну?

Безусловно, мы на профессиональном уровне несём народную культуру России, знаем её и гордимся ею. Когда мы выступаем на каких-то государственных мероприятиях, и я вижу, как поднимается наш флаг, слышу, как играет гимн, у меня внутри поднимается ураган эмоций, вот прямо до слёз. Я горжусь, что живу в России, счастлив представлять её культуру — я патриот своей страны.

Значит, если хочешь воспитать патриота, нужно погрузить его в народную культуру?

В культуру вообще, не только в народную. И воспитание — это должно начинаться в семье. Я могу сказать откровенно: для меня культурный контекст родители создавали целенаправленно: книги, музыка, театр, балет, хор — с точки зрения правильной информации детство у меня было очень насыщенное. Очень важно говорить с детьми, и не просто говорить, а буквально выбирать слова. По-другому не получится: нельзя плюнуть на воспитание ребёнка дома, надеясь, что он пойдёт в хорошую школу и там внезапно напитается какими-то уникальными знаниями. Я понимаю, как много сделали для родители, и сегодня родители для меня — это всё. Из всех поездок я чемоданами везу им подарки. Очень люблю отдыхать в Италии, и из каждого путешествия привожу их любимые продукты, одежду — всё, что их порадует. Мы живём с ними в соседних домах, и если мне не хватает времени — а сейчас его не хватает катастрофически — я забегаю к ним поесть. А иногда папа, пока меня нет, приходит ко мне, варит мне суп и присылает фотографию: суп на плите. Папа, спасибо огромное! Более того, я с большим теплом и уважением отношусь ко всему старшему поколению и это почтительное отношение к пожилым людям стараюсь передать своим спортсменам: буквально впихиваю им в головы азы воспитания и культуры. Сначала многие сопротивляются, говорят, что, я из эпохи динозавров. Я смеюсь: это я, что ли, эпоха?! Но вижу, что усваивают, запоминают — понимают, что без прошлого нет будущего.

Но несмотря на свою карьеру в балете Моисеева вы воспринимаете себя как творческую единицу, существующую вне этой школы?

Эта школа дала мне уникальный багаж техники и знаний, сделав из меня универсального артиста, который может исполнить всё — от классического джаза до сложнейших трюковых вещей. И, конечно, с такой базой моё собственное творческое развитие не имеет границ. Мне нравится преподавать: как хореограф я закончил ГИТИС, как педагог — магистратуру Московского государственного педагогического университета, с отличием.

Как только ты говоришь себе, что чего-то там достиг
и хватит надрываться, то мастерство заканчивается
и начинается банальная пахота

Это образование сейчас помогает мне работать с фигуристами, где я выступаю даже не столько как хореограф (ведь фигурное катание — это не совсем танец), сколько как «тренер по выразительности». У спортсменов есть тренеры по технике, тренеры по скольжению, а вот осанка, выворотность, вытянутые носки, грамотная позиция рук — это моя задача. Решая её, мы оттачиваем детали, из которых складывается цельный образ. Когда я первый раз вижу программу, то всегда спрашиваю фигуристов: «Кто вы в этой программе?» И почти никто не может ответить, и мы начинаем искать образы — понимать их, раскрывать, выражать языком тела. Чтобы вытащить из спортсмена эмоции, нужно включать бурную фантазию, но, слава богу, у меня с этим всё хорошо. У меня они показывают под музыку животных, неодушевлённые предметы, даже картины — так учимся искусству импровизации. Что касается танцев, то на полу я ставлю им и русские, и венгерские, и польку, и танго, и рок-н-ролл, и актёрские дуэты. Кроме того, люблю проводить с ними теоретические уроки: мы слушаем классическую музыку, смотрим балет, потом вместе обсуждаем. А ещё читаем и учим стихи, работаем над красотой и чистотой речи — в общем, повышаем уровень внутренней культуры по всем направлениям.

Вы знаете о танце всё или есть ещё что-то, чему хотелось бы научиться?

Я никогда не занимался современными танцами и в будущем хотел бы это восполнить. Технически это, наверное, не проблема, но нужно погрузиться в современное искусство в целом, а это требует времени.

Вы красивы, молоды, успешны — бывают ли у вас поводы для грусти?

Я человек позитивный. Да, я устаю, бывают проблемы, но без этого просто неинтересно жить. А вообще, я как-то обхожусь без драм. Помню, как в 2014 году порвал заднюю крестообразную связку, одну из основных связок в колене. В России такое мало кто оперирует, и принято считать, что после подобных травм мало кто возвращается на профессиональную сцену. Но через знакомых я нашёл замечательного врача Александра Александровича Баркова, который сделал операцию и сказал «затанцуешь ещё лучше». Его слова вселили в меня надежду. Плюс я сам по жизни оптимист, настроение у меня почти всегда хорошее, я улыбаюсь. Поэтому даже в ситуации, когда появился реальный повод морально опуститься, я был на подъёме, чувствовал себя по-хорошему заведённым. Почти месяц я не выходил из дома, потому что стояла зима, и прыгать на костылях по льду было опасно. За это время я научился готовить, пересмотрел кучу исторических и научных фильмов, чтобы держать мозг в тонусе. Когда физическое состояние позволило, я начал восстанавливать форму, причём самостоятельно. Мой чудесный доктор дал мне курс упражнений, и я сам занимался в фитнес-клубе. Все вокруг удивлялись: «Не ходил на реабилитацию, на физио? Да это невозможно!» Возможно. Плюс пока я восстанавливался, ходил по театрам, кажется, тогда посмотрел весь репертуар Большого. Глядя на сцену, повторял себе: «я вернусь, и будет лучше, чем было». Так и вышло, и можно сказать, что трудности пошли мне только на пользу. Так что мой секрет решения любой проблемы — найти в ней что-то хорошее. С таким подходом поводов грустить не будет никогда (улыбается).